Сегодня Черкассы посетил Игорь Доценко. Выпускник физико-математического лицея доказал, что шансы достичь уровня нобелевского лауреата есть у каждого, – говорится в сюжете ОГТРК “Рось”.
Черкасщанин Игорь Доценко уже седьмой год работает в команде известного французского физика, лауреата Нобелевской премии Сержа Хароша. Ученые добились успехов в квантовой физике – они нашли возможность измерять состояние отдельных частиц, не разрушая их, благодаря чему можно создать самые точные часы и быстрые квантовые компьютеры.
Игорь говорит, что своими успехами обязан Черкасскому физико-математическому лицею. Именно это заведение стало первой ступенью в его научной карьере.
Победителя олимпиад всеукраинского уровня запомнили в Киеве, поэтому на факультет физики столичного вуза его зачислили за месяц до экзаменов. После этого была магистратура в Боннском университете. А в 2007 году Игоря пригласил к сотрудничеству Серж Арош, у которого, кстати, бабушка – одесситка.
Сейчас черкасский физик работает в Коллеж де Франс. Планирует и дальше заниматься экспериментами в квантовой физике. Опыты слишком дорогие – стоимость достигает полумиллиона евро, поэтому на родине об этом нечего мечтать.
Игорь Доценко вместе с женой воспитывает троих детей. Старшая дочь, 11-летняя Алена, уже решила стать физиком.
История Игоря Доценко многим напоминает сказку о Золушке. Однако, если бы не талант ученика и учителей, стремление совершенствоваться, счастливого финала могло бы и не быть.
“Я родом из Черкасс, – подает рассказ Игоря Доценко от первого лица” Газета по-украински “. – В школе математика давалась легко, поэтому перед восьмым классом меня пригласили в физматлицей, который тогда как раз создавался. В 10-м классе, когда пришлось выбирать между республиканскими олимпиадами по математике и физике, пошел на физику. За год попал в отбор на международную олимпиаду. Хотя большой любви к физике не испытывал. Она легко давалась, была интересна – но без фанатизма.
Когда пришло время поступать в вуз, думал о нескольких специальностях. Например, об экономике в КНЭУ. С дипломами и золотой медалью тогда можно было пройти по собеседованию, без экзаменов. Так сложилось, что в первую очередь подал документы на физфак Киевского университета имени Шевченко. Тогда как раз декан был на факультете. Увидев меня, его вызвали – благодаря олимпиадам мою фамилию знали, и Леонид Булавин на моей заявке написал, что меня приняли. За месяц до экзаменов.
Мы с родителями были немного озадачены. Но решили: раз поступил – может, судьба.
Учился на кафедре оптики. На четвертом курсе попал в лабораторию в немецком Аахене. Там с помощью оптики исследовали твердые тела, было много лазеров, оптический стол, жидкий азот. Все сияло и сверкало и было таким наглядным, что я сразу понял суть эксперимента.
Тогда я подходил к этапу в обучении, когда больше решало качество оборудования в лабораторных работах, чем умение профессора рассказать об этом. Ведь хочется не просто знать о лазере – а иметь его, вертеть в руках, ломать и чинить. После этого “опьянения” в немецкой лаборатории поступил на магистратуру в Боннский университет. Это была самая общая программа – физика.
В постсоветской системе образования единственный выбор, который делает студент, – это кафедра, куда пойти. Остальные решили тебя: пять-шесть дней в неделю, каждый день по три-четыре пары. Проходишь какие-то гуманитарные предметы, философию, социологию – не очень интересные, потому что преподают неинтересно.
В Германии мы имели в среднем полторы пары в день. И большую свободу выбора предметов. Мы, студенты из бывшего СССР, в первый семестр набрали вдвое больше предметов, чем нужно, – и даже этого нам было мало. Ведь привыкли работать в другом ритме. А немцы принимали вдвое меньше, зато изучали все аккуратно, “разжевывая”. Послушает один предмет – и на следующий день сидит дома и переваривает его. Это захватывало.
Как и преподавание предметов. Не сухая начитка в аудитории на две сотни человек, а буквально десять человек сидят у профессора, и мы с ним общаемся.
Начиная с магистратуры, уже не просто ставишь опыты в лаборатории, а находишься в среде научного сообщества. Читаешь статьи других исследовательских групп по твоей теме, слушаешь доклады гостей-ученых, ездишь на конференции. Так я узнал о работе группы Сержа Хароша. А потом попал на конференцию в Южной Африке. Там был и Серж с женой. Ему понравился моя доклад, и сразу после него я получил приглашение посетить Париж. Очень тактично: мол, просто приезжайте, погуляйте по городу с женой – и расскажите то же, что и здесь, моим студентам.
Я ответил: почему бы нет? Вместе с тем имел несколько предложений из других городов. Поэтому поездил по Франции. Я не думал делать опыты этого уровня так рано. Хотел сначала защитить магистерскую работу, написать диссертацию. А получилось так, что за меня все более-менее решили. В Париже я понял, что эксперимент – впечатляющий. И мы с женой уехали во Францию.
С американским лауреатом Нобелевской премии Дэйвом Вайнленде я познакомился в 2004 году. Тогда несколько месяцев проработал в городе Боулдер, штат Колорадо.
Одна местная фирма делала зеркала для моей аспирантуры в Германии. Проект дорогой, и производители пошли на риск. У них был скорее научный интерес, чем экономический – они ничего не заработали, зато отработали технологию.
В Боулдере действуют несколько крупных институтов, в частности Национальный институт стандартов и технологий, где работает Дейв. Из-за своего профессора я попросил у него разрешения посетить эксперимент.
В советское время НЕ популяризировали науку. Разве что “мы первые полетели в космос, у нас самые большие ракеты и быстрые танки”. А на бытовом уровне автомобили были калькой с итальянских, мебель – из румынских. В США и Западной Европе активно пропагандируют научные изобретения. Начинается с комиксов: дети, открывая их, видят лазеры, бластеры, путешествия во времени и многое другое. Затем многие из этих вещей становятся реальностью.
Физика в постсоветской школе закончилась XIX столетием. Нашему лицею повезло – у нас был лазер. Но в целом оборудования нет, и о квантовой или ядерной физике в школах не говорят. Может, сейчас что-то изменилось, но 20 лет назад было так. И поэтому у большинства учащихся физика – наименее любимый предмет. И действительно, “какой-то Ньютон, все пылью прикрылось. А у меня смартфон в кармане, и чего я должен слушать эту древность? ”
На Западе есть традиция проводить праздники науки. Тогда даже самые сложные лаборатории открывают двери для посетителей, стараются просто объяснить, что делают. У нас после присуждения Нобеля также был День науки, мы объясняли продавцам с пекарни о нашем эксперимент. Они краем уха слышали о премии – и им стало интересно. Вот этой культуры науки в Украине хватает.
Есть стереотип о советских ученых, те способны посчитать все. Французы даже шутят: “Что бы ты смог посчитать – россияне посчитали это 30 лет назад”. И часто так и есть. Поэтому советских ученых почтенного возраста на Западе воспринимают как хороших теоретиков, знающих свое дело – и не слишком амбициозных. Ведь при Союзе работали не ради славы на всю страну, а просто из интереса. О том же Сергее Королеве узнали только после его смерти.
К молодому поколению отношение другое. Карт-бланш не дают. Но есть уважение за смелость. Все-таки это серьезный психологический барьер – изменить страну, оставить близких.
Какова вероятность того, что Нобелевскую премию получит украинец? Не нулевая, ведь в физике нулевой вероятности нет. Теоретически есть два варианта: либо премию получит кто-то в Украине, или выходец из Украины, который нашел себя за рубежом и там реализовался. Наконец, у Сержа Хароша бабушки и дедушки родом из Одессы. Первый язык, которым он научился писать, – русский. Поэтому Украина там где-то была.
Игорь Доценко
Родился 10 мая 1979 в Черкассах.
1996 окончил местный физико-математический лицей. 2001 получает степень бакалавра на кафедре оптики физического факультета Киевского университета имени Тараса Шевченко. Магистром становится в Боннском университете, там же 2007 получает степень кандидата наук.
По окончанию обучения французский ученый Серж Харош приглашает Игоря на работу в своей парижской лаборатории. Там он работает до сих пор. В этом году за поставленные в ней опыты Харош получил Нобелевскую премию.
В браке, жена – украинка. Имеет троих детей – Алену, Марту и Мирославу.
Увлекается путешествиями – бывал в Швейцарии, Южной Африке, США, Египте, Бельгии и Великобритании
